Когда Гамзатов приступил к работе над ней, ему было сорок четыре года. Он уже к тому времени всесоюзно известный поэт, обладатель самых престижных премий СССР, на аварском, русском и других языках мира издано около сорока его поэтических сборников, как полпред многонациональной советской литературы он посещает множество стран и везде пользуется большим уважением. В публикуемых статьях, рецензиях и откликах, посвященных его произведениям, все чаще звучат слова «вершина», «высота». Вхожий в литературный бомонд, он на дружеской ноге с Твардовским и Шолоховым, Фадеевым и Айтматовым и другими великими современниками. Казалось бы, тут бы пора и «забронзоветь» удачливому цадинцу. Но как раз этого Гамзатов и боялся больше всего. Он считает, что его главная книга еще не написана, и вместо того, чтобы заслуженно почивать на литературных лаврах, берется за новый труд. Причем на этот раз он будто сам себе бросает вызов: впервые в жизни берется за прозу.
Что же подтолкнуло поэта вступить на новое поприще? Как потом расскажет в книге сам Гамзатов, однажды он получил пакет от редактора одного из самых многотиражных литературных журналов страны. В письме говорилось: «Наша редакция решила опубликовать в ближайших номерах журнала материал о достижениях, о добрых делах, о трудовых буднях Дагестана. Пусть это будет рассказ о простых тружениках, об их подвигах, об их чаяниях. Пусть это будет рассказ о светлом «завтра» твоего горного края и о его вековых традициях, но главным образом — о его замечательном «сегодня». Мы решили, что такой материал лучше всех можешь написать ты. Жанр — по твоему усмотрению: рассказ, статья, очерк, ряд зарисовок. Объем материала 9-10 машинописных страниц. Срок 20-25 дней. Надеемся и заранее благодарим…»
Хотя письмо было лишено всякой деликатности, Гамзатов воспринял его с юмором: «уважаемая редакция» будто сама решила все за него. Ему вспомнилось, как в стародавние времена в Дагестане, выдавая девушку замуж, не спрашивали ее согласия, а просто ставили перед фактом. Но ведь даже в те времена у горцев никто не посмел бы сыграть свадьбу своего сына без его согласия! Отвечать журналу он, конечно же, не стал: газетные штампы о «светлом коммунистическом завтра» вызывали глухую тоску, да и могут ли машинописные страницы быть мерилом творчества для настоящего поэта? «В сердцах я отбросил подальше оскорбительное для меня письмо, — писал Гамзатов. — Однако через некоторое время мой телефон начал звонить так настойчиво, словно это был не телефон, а курица, только что снесшая яйцо. Ну, конечно, это был звонок из редакции журнала.
— Здравствуй, Расул! Получил наше письмо?
— Получил.
— А где же материал?
— Да я… Дела… Все как-то некогда.
— Ну что ты, Расул! Не может быть и речи. Ведь тираж нашего журнала почти миллион. Его читают и за границей. Но если ты действительно очень занят, мы пришлем к тебе человека. Ты ему кинешь несколько мыслей и деталей, остальное он сделает сам. Прочитаешь, откорректируешь, поставишь свое имя. Нам главное — чтобы имя.
На этом кончились наши переговоры. Вассалам, вакалам!»
Так или иначе, настойчивая редакция подтолкнула Гамзатова к серьезным размышлениям: как ненаписанная, неспетая песня лежит Дагестан в каменном сундуке, кто же, наконец, достанет ее, кто напишет, и кто споет? В самом деле, кто, как не он, самый известный на планете дагестанский поэт сможет рассказать людям мира о родимом крае, о стране гор, где говорят на тридцати языках? Он берет месячный отпуск и обдумывает план нового произведения. Ему уже ясно, что это будет проза. «Сколько раз я взглядывал из своего поэтического поднебесья вниз, на равнину прозы, отыскивая, куда бы сесть, отдохнуть, — размышлял Гамзатов. — Да, моя поэзия, сколько бы я ни сравнивал ее с поднебесьем, была для меня моей нивой, моей пашней, моим тяжелым трудом. Прозы я не писал совсем».
Хотя Пастернак и писал, что «проза и поэзия — неотделимые друг от друга полюса», все же поэты более других чувствуют пропасть между стихотворной и прозаической формами. Вот и Гамзатов пишет прозой «как прозой», в тоже время он все время помнит, что вот, он, поэт, пишет прозой. Собственно, с этих рассуждений и начал он первую часть своей заветной книги.
«Это либо какая-то ерунда, либо нечто великое!». В 1967 году была написана как целостное и завершенное произведение первая часть книги «Мой Дагестан». Рассказывают, что когда аварский поэт Омар-Гаджи Шахтаманов выполнил подстрочный перевод книги на русский язык и прочитал его вслух Гамзатову, тот радостно воскликнул: «Это либо какая-то ерунда, либо нечто великое!» Художественный перевод осуществил известный советским читателям писатель Владимир Солоухин. Так, уже в 1968 году первая часть книги «Мой Дагестан» была опубликована в «Роман-газете», тираж которой и по нынешним временам кажется космическим — 2 100 000 экземпляров! «Книга автобиографична, — писал Солоухин в предисловии. — В какой-то мере она освящена мягким авторским юмором и, я бы сказал, лукавством. Одним словом, она как две капли воды похожа на своего автора Расула Гамзатова. Недаром одна из статей об этой книге, напечатанная в центральной газете, называлась «Предисловие к жизни».
С восточной неспешностью Гамзатов начинает повествование. «Мой Дагестан» открывается главой «Вместо предисловия. О предисловиях вообще». «И все же есть в моих горах обычай — всадник вскакивает в седло около порога сакли, — пишет Гамзатов. — Он должен вывести коня из аула. Наверно, это нужно, чтобы еще раз подумать о том, что он оставляет здесь, и что ожидает его в пути. Как бы не подгоняли дела, неторопливо, раздумчиво проведет он коня в поводу через весь аул и только потом уж, едва коснувшись стремени, взлетит в седло, пригнется к луке и растает в облачке дорожной пыли. Вот и я, прежде чем вскочить в седло моей книги, медленно иду в раздумье».
Названия глав книги пародийно повторяют оглавление учебника теории литературы: «О форме этой книги. Как ее писать», «Язык», «Тема», «Жанр», «Стиль», «Здание этой книги», «Сюжет», «Талант», «Работа». Гамзатов намерено выносит в заголовки основные понятия, вокруг которых и сегодня ведут горячие споры и ломают копья различные литературоведческие школы всего мира. «Разыграл» Гамзатов и читателей, ждавших от него былинный эпос. Они, конечно, сильно удивились: вот, глава идет за главой, уже конец книги, а автор пишет: «Это еще не черкеска, но материал для черкески. Это еще не ковер, но лишь нитки для ковра. Это еще не песня, но лишь то биение сердца, от которого песня должна родиться». Так когда же, наконец, начнется книга?
Но автор ни на минуту не дает читателю заскучать. На протяжении всей книги он ведет разговор с самим собой, с отцом Гамзатом Цадасой и другом, старцом-мудрецом Абуталибом Гафуровым. Оживают на его страницах имам Шамиль и писатель Александр Дюма, основоположник лезгинской литературы Сулейман Стальский и лакский поэт Эффенди Капиев и много других. Гамзатов раздумывает вслух о прожитом, вкрапляет в свой монолог множество дагестанских пословиц и поговорок, смешные и грустные истории, много размышляет об истории Дагестана. «Мой отец, прочитав историю Дагестана, сравнил его с рогом, который пьяницы во время застолья передают друг другу из рук в руки, — пишет Гамзатов. — С чем же я сравню тебя, мой Дагестан? Какой образ найду, чтобы выразить свои мысли о твоей судьбе, о твоей истории? Может быть, потом я найду лучшие и достойные слова, но сегодня я говорю: «Маленькое окно, открытое на великий океан мира». Или еще короче: «Маленькое окно на великий океан».
Чингиз Айтматов в отзыве на первую книгу «Мой Дагестан» напишет, что творение Гамзатова «не похоже ни на что, что когда-либо доводилось читать. С точки зрения жанра, пожалуй, оно не имеет ничего подобного себе в мировой литературе. Да и только ли жанра?»
Не по книжным законам. Вторая часть книги «Мой Дагестан» была закончена Гамзатовым в сентябре 1970 года. Стал понятен и принцип построения книги: подобно тому, как с равнин начинается подъем гор, так и в оглавлении автор постепенно переходит от литературных понятий к общечеловеческим: «Отец и мать. Огонь и вода», «Дом», «Человек», «Народ», «Слово». Как острослов с пандуром в руках, этакий кавказский Насреддин, он водит читателя по стране гор, знакомит с героями разных эпох, а через них — с особенностью горского менталитета и дагестанской культурой.
Особая роль в первой и второй книгах отводится дагестанскому поэту Абуталибу Гафурову: он, горский аксакал, в тоже время дитя естественности, простоты, неиспорченности модными веяниями жизни, часто попадающий в анекдотичные ситуации. «Был случай с Абуталибом, — рассказывает автор во второй книге. — Принес он часовщику исправить часы. Мастер в это время был занят починкой часов сидящего тут же молодого человека.
— Садись, — сказал часовщик Абуталибу.
— Да у тебя, я вижу, люди. Зайду в другой раз.
— Где ты увидел людей? — удивился часовщик.
— А этот молодой человек?
— Если бы он был человеком, он сразу встал бы, как только ты вошел, и уступил бы тебе место… Дагестану нет никакого дела, будут ли отставать часы у этого лоботряса, а твои часы должны идти правильно. Абуталиб потом говорил, что, когда ему присвоили звание народного поэта Дагестана, он не был так обрадован, как тогда в мастерской часовщика».
В другом месте Гамзатов противопоставляет Абуталиба поборникам «идеи» от литературы (тем самым, которым полюбились штампы о светлом коммунистическом «завтра»):
«Один поэт написал такие стихи про чабана:
Рассеялся в горах туман,
Путь ясен впереди.
Своих баранов, о, чабан,
Ты в коммунизм веди.
...Другой такой же ревнитель идеи написал заявление в райком: «Несмотря на все мои усилия и даже физические воздействия, моя жена недостаточно прилежно читает «Краткий курс истории ВКП(б)». Прошу райком воздействовать на мою жену с целью содействия ее идейному воспитанию». На дверях Союза писателей Дагестана однажды появилось грозное объявление. «Без глубокой теоретической подготовки не имеешь права входить в эту дверь». Старый прославленный поэт Абуталиб Гафуров шел по какому-то делу в Союз писателей, но увидев это предупреждение, повернул обратно. <...> Идея должна быть в делах, а не в словах».
Впоследствии в статье «Слово о мастере Абуталибе» Расул Гамзатов объяснит: «Я сделал попытку при помощи художественных средств дать образ дорогого мне Абуталиба, народного мудреца, честного труженика, чуткого человека. Люди, лично не знакомые с Абуталибом, спрашивали меня: «Абуталиб — это реальный человек или выдуманный образ? Кто же Абуталиб?» На этот вопрос я всегда отвечал и отвечаю: «Абуталиб — это Абуталиб».
Много иронизирует Гамзатов и сам над собой. Например, он вспоминает, как когда-то в бытность студентом Литинститута, попал в неловкую ситуацию: преподаватель уличил его в том, что он не читал Гомера.
«— Где же это ты вырос, что даже не читал «Одиссею»?
Я ответил, что вырос в Дагестане, где книга появилась лишь недавно. Чтобы сгладить свою вину, я без стеснения назвал себя диким горцем. Тогда профессор сказал мне незабываемые слова:
— Молодой человек, если ты не читал «Одиссею», то тебе далеко до дикого горца. Ты еще просто дикарь и варвар.
<...> Но откуда я мог знать Гомера, Софокла, Аристотеля, Гесиода, если я едва-едва говорил и едва-едва читал по-русски? Многое в мире было недоступно Дагестану, многие сокровища были не для него».
...В общей сложности «Мой Дагестан» выдержал 50 изданий массовыми тиражами и был переведен не только на русский, но и на английский, французский, немецкий, испанский, итальянский, польский, болгарский, венгерский, корейский, вьетнамский, персидский, турецкий — всего на 39 языков мира! Из 31 книги Расула Гамзатова, переведенной на иностранные языки, «Мой Дагестан» — самая известная. «Одни редакторы и критики скажут мне, что я написал не роман, не сказку, не повесть и вообще неизвестно что, — писал Гамзатов. — Другие редакторы, что и это и то, и другое и третье, и пятое, и десятое. А я и не возражаю. Называйте потом, как хотите то, что выйдет из-под пера. Я пишу не по книжным законам, но по велению собственного сердца. У сердца же нет законов. Вернее, у него свои, не годящиеся для всех законы».
Это проект «Гамзатов: голос гор, сердце России» — первый в Рунете большой мультимедийный проект о легендарном поэте Расуле Гамзатове и его поэзии, ставшей достоянием не только России, но и мира.
При поддержке Института развития интернета (АНО «ИРИ»).
